В центре Санкт-Петербурга, в трехэтажном доме на Площади Искусств, находится музей-квартира художника, педагога и коллекционера Исаака Бродского. В его экспозиции есть небольшая фотография — Бродский в сером пальто и шляпе стоит возле художественного музея, названного в его честь. Этот музей открыли 8 ноября 1930 года в одном из красивейших зданий Бердянска — до революции оно принадлежало городской управе.
О том, как ребенок из села Софиевка Бердянского уезда стал идеологом соцреализма и директором Всероссийской академии художеств, читайте в Международный день художника в материале Запорожского агентства новостей.
Евреи среди болгар
Исаак Бродский родился 6 января 1884 года в Софиевке, в 30 километрах от Бердянска. Название села, должно быть, связано с болгарским городом София, ведь населяли его преимущественно болгары. В 19 веке они массово переселялись на берега Азовского моря, спасаясь от господствовавших в их стране осман. Жили дружно, рыбачили, выращивали пшеницу и фрукты, делали вино.
Отец Исаака Израилевича был купцом второй гильдии и торговал в соседнем Ногайске (ныне Приморск). Их дом в Софиевке сохранился лишь на картине художника Михаила Копейкина: в 1935 году он участвовал в пленэре, который Бродский устроил для студентов Всероссийской академии художеств.
«К сожалению, от этого дома остался лишь фундамент — надежный, каменный. В 1972 году на этом фундаменте построили новое здание. В нем была библиотека, потом — сельский клуб. Оба — имени Бродского. Сейчас здание находится в аварийном состоянии, в него даже нельзя войти», — говорит Алевтина Криванова, заведующая Художественным музеем имени И.И. Бродского в Бердянске.
Рядом были конюшни, фруктовые сады. «Через дорогу от места, где стоял дом Бродских, находится другое здание, в нем живут люди. Я спросила, слышали ли они об этой семье, — вспоминает Криванова. — В ответ они стали жаловаться, что их дом проседает. Не сразу поняла, в чем дело. Оказалось, что там раньше был постоялый двор, который принадлежал Бродским, с большими винными подвалами, из-за которых дом и стал проседать».
Неизвестно, как в это болгарское село попали евреи Бродские. Сам художник в мемуарах «Мой творческий путь» объяснял это «превратной судьбой» и подчеркивал, что его родные были единственными евреями в Софиевке.
«Мои отец и мать, — вспоминал Исаак Бродский, — приобрели большую любовь не только софиевских болгар, но и крестьян соседних деревень. Во время жестоких погромов, когда черносотенцы беспощадно расправлялись с евреями, мои родители могли не бояться нападения на их дом. Болгары установили дежурство на мосту через речку, отделявшую Софиевку от соседнего богатого села (речь, вероятно, о селе Новотроицком Бердянского района — прим. авт.), и не пропускали погромщиков».
«Кого зарезать?»
Родители Бродского выписывали из Санкт-Петербурга популярный литературный журнал «Нива», в котором публиковались очерки, исторические и научно-популярные статьи, но, главное, репродукции и гравюры известных художников. «Из произведений искусства в те годы я знал только „Лес“ Шишкина и „Закат“ Клевера, по бесплатным приложениям к „Ниве“, висевшим у нас в доме», — писал художник.
Еще в детстве Бродский полюбил рисовать ветряные мельницы, лошадей и деревенские избы. Он так увлекся рисованием, что обменивал сладости на тетрадки с рисунками других детей: «Их я обводил чернилами и над этим занятием, бывало, просиживал целые дни».
Было у маленького Исаака и еще одно увлечение — игра на скрипке. Причем музыка увлекала его больше рисования. Чтобы купить инструмент, мальчишка откладывал деньги, которые отец давал ему на карманные расходы. Копить пришлось долго, но когда у Бродского, наконец, появилась первая скрипка он с воодушевлением стал разучивать на ней сравнительно сложные вещи.
К концу жизни мастер вспоминал, как, уже поступив в Бердянское городское училище, приезжал на каникулы в Софиевку и играл на скрипке для деревенских парней. «Один из них, по прозвищу Антон Матрос, был таким горячим моим поклонником, что предлагал свои услуги в качестве натурщика, обещая позировать целый час, стоя на голове. Помнится, что меня возили на ближайший хутор, где я играл на свадьбе. Всегда пьяный Антон Матрос не знал, как отблагодарить меня. „Скажи, кого зарезать?“ — он не раз обращался ко мне с этим предложением».
Принятое решение
Когда Исааку исполнилось шесть лет, отец привез его в Бердянск — небольшой городок с оживленным портом. Писатель Иван Ефремов, который окажется здесь спустя 18 лет, так описывал увиденное в порту: «Отдыхали у далеко выдвинутого в море причала корабли, огромными горами лежали мешки и бочки, стояли лошади с телегами, груженными тюками и ящиками. От складов к кораблям сновали грузчики. Кричали чайки, хохотали рыбачки, тащившие в корзинах колючую рыбу».
Еще в 1872 году в Бердянске открылась мужская гимназия, но из-за еврейского происхождения путь в нее для Бродского был закрыт. Его приняли в четырехклассную городскую школу. Там учитель рисования Николай Котляревский обратил внимание на одаренного мальчика и стал заниматься с ним на дому. Талант Бродского вскоре раскрылся: его работы побеждали во всех школьных конкурсах.
Исаак жил в семье ремесленников Евновичей. «Очень многим я обязан Абраму Евновичу, который с большой любовью относился ко всем проявлениям моего художественного дарования, — писал Бродский в мемуарах. — Он всячески поощрял и развивал мои музыкальные способности, часто бывал со мной в театре и на концертах».
Именно Евновичи уговорили Израиля Бродского отправить сына в Одесское художественное училище. И в 1896 году отец на пароходе увез его в «заманчивый, невиданный большой город» — Одессу.
Этюды в пять кистей
Одесское художественное училище считалось одним из лучших в Российской империи. Это во многом заслуга ее педагогов во главе с передвижником Кириаком Костанди. Вместе с Бродским здесь учились Митрофан Греков, Арнольд Лаховский, Давид Бурлюк. «В те годы я много работал над собой и в школе, и дома, стараясь заполнить творческой работой каждый свободный час», — вспоминал Исаак Израилевич.
Каждое лето он возвращался в Софиевку, бывал в Бердянске и путешествовал с друзьями по Крыму, Херсонской и Таврической губерниям. Как и многие поэты и художники того времени, он любил гостить в семье Бурлюков. Ее глава, Давид Федорович, тогда был управляющим имением «Золотая балка» недалеко от Нововоронцовки на правом берегу Днепра (современная Херсонская область).
«В доме у Бурлюков мы чувствовали себя превосходно, — писал Бродский. — Это была замечательная, очень дружная семья, в которой все жили интересами искусства. Родители Бурлюка всячески поощряли нас, гостивших у них молодых художников, делая все, чтобы мы могли с наибольшей пользой провести лето».
Бродский восхищался трудолюбием Давида Бурлюка, который работал без отдыха с раннего утра до поздней ночи. Бурлюк, в свою очередь, признавался, что «чудесный юноша» Бродский стал для него опорой в мастерстве. «Он остряк: наедимся яичницы на степном хуторе, засядем писать этюды в пять кистей. „Теперь на холстах яичница выступит“, — говорит Исаак», — вспоминал Давид Давидович.
Запомнился Бродскому и глава семейства — агроном, трудами которого на берегах Днепра выросли несколько крупнейших имений: «Удивительный здоровяк, внешностью напоминавший одного из репинских запорожцев, занятый всегда делами, все же находил время, чтобы провести его вместе с нами».
В конце 1930-х годов, уже будучи советским классиком и идеологом соцреализма, Бродский с возмущением вспоминал, как старший Бурлюк заметил, что гостившие у него художники взялись писать этюды с возвращавшихся после полевых работ крестьян, и распорядился, чтобы уставшие от тяжелой работы батраки еще два часа позировали на летней жаре. Но тогда, юношей, Исаак жадно впитывал увиденное, совершенствуя навыки.
Дружба с Бурлюком сохранится на многие годы, вплоть до отъезда последнего из России в 1920 году. А в 1906-м, снова гостя у Бурлюков, Исаак Израилевич написал портрет сестры знаменитого футуриста и своей одноклассницы по академии художеств Людмилы Бурлюк. Она так вспоминала работу над этой картиной: «В теплый день я начинаю позировать Бродскому и другим художникам. Сижу на полу, на коврике, хотя кругом много кресел: почему-то Бродский нашел, что так лучше, и брат его поддержал. Смотрю на зеркала, в простенке между ними балконная дверь. В открытые настежь окна льется солнце. Синеют подснежники в саду и на столе, а распутившиеся листья яркой зеленью режут глаза».
Первый за границей
Скрипка осталась в прошлом. Бродский решил заниматься только живописью. Осенью 1902 года, окончив Одесское училище, он переехал в Санкт-Петербург и поступил в Высшее художественное училище при академии художеств.
К концу первого года учебы молодой человек попросился в мастерскую художника Ильи Репина. Но пробиться к знаменитому передвижнику непросто: вместо изначальных 30-40 учеников, у него их было около сотни. «Я просил устроить меня где-нибудь, в любом углу, — вспоминал Исаак Израилевич. — Он мне ответил: „Если вы можете работать при таких условиях, то начинайте“. С первого же моего этюда Репин остался мною доволен и охотно зачислил меня в мастерскую».
«Влияние Репина сказалось на мне в развитии реалистического восприятия природы, в стремлении к простоте, максимальной правдивости, точности и строгости рисунка, в презрении ко всякой приблизительности, случайности мазка, ко всяким формальным ухищрениям, идущим в обход сложнейших и трудных задач искусства», — рассказывал Бродский.
С Репиным связан и другой интерес Бродского — коллекционирование: «Помню, у нас в мастерской позировал украинский бандурист. Пришел Репин и попросил дать ему альбом порисовать. Я подсунул ему свой альбом, надеясь, что этот рисунок Репина останется у меня на память. Но, когда я попросил подарить его мне, Репин сказал, что он ему нужен для какой-то работы и что взамен он мне подарит другой. И, действительно, он подарил мне целых три рисунка, и это было толчком к созданию моей будущей коллекции».
Важную роль в становлении молодого художника сыграл и другой педагог, знаменитый пейзажист, уроженец Мариуполя Архип Куинджи. Когда Бродский поступил в академию, у него не было средств для жизни в столице, и Кунджи добился назначения ему стипендии. Спустя пять лет Бродский с отличием окончил учебу, и часть преподавателей решила направить талантливого живописца для стажировки за рубеж. Но академик Леонид Позен заявил, что нельзя поощрять еврея. «В ответ на эту фразу Архип Иванович хлопнул по столу своей могучей рукой и в негодовании ушел с собрания. Его вернули, усадили и… вопрос решился в мою пользу», — вспоминал Исаак Израилевич.
Так он стал первым евреем, которого академия художеств отправила в заграничную командировку: «Заграничные поездки обогатили меня новыми впечатлениями, навеянными творчеством великих мастеров старого и нового европейского искусства, дали много наблюдений над природой, людьми и социальной жизнью тех стран, в которых я побывал».
Внимание к мелочам
Еще в академии Бродский нашел собственный стиль. Он называл его «ажуром», подразумевая тонкую работу с деталями, светопись. «Мне нравились вещи, сделанные тонко и доведенные до конца, — писал он в конце 1930-х годов. — Я любил всегда усидчивую, кропотливую работу… Окончив академию, я никогда не бросал учебы. Рука и глаз художника требуют постоянной тренировки, систематического упражнения в творчестве. Из года в год я продолжал работать над этюдами, не прерывая своего живого общения с природой».
В творчестве Исаака Бродского хорошо видны два периода. Один предшествовал Февральской революции, второй с нее начался. До 1917 года он редко обращался к социальным или политическим темам, предпочитая тихие, поэтичные пейзажи. Одной из вершин этого периода стала картина «Сказка», написанная в 1911 году на итальянском острове Капри. Даже то, как автор объяснял свою работу далеко от его последующих соцреалистических взглядов: «Я изобразил странный, нигде не существующий итальянский город. Когда смотришь на этот город, в воображении рисуется длинная цепь столетий, преходящих в вечность».
Но поэзия сменилась прозой. Началась Первая мировая война, а в феврале 1917 года в России свергли царя. Бродский отмечал, что революционные события захватили его, но связывал это, в первую очередь, с «долгом художника» — обязанностью запечатлеть эпохальные события. Он приветствовал падение империи, в том числе, негодуя против антисемитизма царских властей. При них он не мог рассчитывать даже на должность преподавателя в Академии художеств, не говоря о посту ректора.
Осенью 1917 года ему удалось договориться о том, что глава Временного правительства Александр Керенский будет позировать Репину, а заодно и его ученику. Сеанс с «главноуговаривающим», как прозвали премьера в российской прессе, проходил в его кабинете в Зимнем дворце. Бродский вспоминал, что это было за месяц до Октябрьской революции: «Керенскому было уже не до нас».
Долгое время этот портрет считался утраченным, но сейчас он хранится в Музее современной истории России. Премьер-министр на нем изображен анфас, одет в защитного цвет френч, образ строг, фон лаконичен. Уверенный в себе человек смотрит на зрителя проницательным взглядом. Это скорее комплементарная работа, и хотя Исаак Израилевич заканчивал ее уже после свержения Временного правительства, в ней нет иронии над Керенским. Художник остался верен себе и показал Александра Федоровича, каким увидел его на вершине власти.
Лениниана
После прихода большевиков Бродский решил написать портрет Ленина. Владимир Ильич, в отличие от Керенского, отказывался позировать — ему было некогда. Но товарищи по партии настаивали. Нарком просвещения Анатолий Луначарский писал Ленину: «Вряд ли кто-нибудь другой сможет передать для истории со всей желательной полнотой и яркостью Вас как лицо, принадлежащее отныне не себе, а человечеству. С точки зрения этической и политической художник Бродский заслуживает полного доверия».
Только после многочисленных уговоров Ильич согласился, поставив условие: позировать не будет, но художник может делать зарисовки, наблюдая за его работой. В результате Бродский написал шесть портретов лидера большевиков, во многом заложив основы Ленинианы. Например, на картине «Выступление В.И. Ленина на митинге рабочих Путиловского завода в мае 1917 года» есть и характерный жест с перстом, указующим в светлое будущее. Главное же — изображение исторической личности в окружении «народных масс» — безликой толпы, внимающей вождю.
Вслед за Лениным Бродский написал десятки портретов других большевиков — Троцкого, Зиновьева, Калинина, Дзержинского и, конечно, Сталина. Другим направлением его работы стало создание монументальных, многофигурных полотен. Над эпохальной картиной «Торжественное открытие II конгресса Коминтерна во дворце Урицкого в Ленинграде» художник работал четыре года — с 1920-го по 1924-й. На ней запечатлены около 600 человек. Картина включает 226 портретов реальных исторических лиц, многие из которых Бродский писал отдельно.
Уже во время работы автору пришлось убрать с картины члена президиума конгресса, руководителя компартии Германии Пауля Леви, который стал критиковать большевиков, и заменить его на Клару Цеткин, даже не участвовавшую в конгрессе. Он также изобразил на полотне венгерского коммуниста Белу Куна, хотя и его на заседании не было.
К концу 1930-х годов почти половину коммунистов, изображенных на картине Бродского, и вовсе расстреляли в ходе репрессий, а само полотно спрятали в запасниках Исторического музея. Сам художник так объяснял это: «Среди членов конгресса были люди, которые оказались предателями дела международной революции. Но дело Коминтерна осталось нерушимым».
Другой грандиозной работой Исаака Израилевича стал «Расстрел 26 бакинских комиссаров» — трехметровое полотно, написанное в 1925 году по заказу Кирова. «Поклонники живописца, включая Репина, хвалили его, называя „Рафаэлем нашего времени“ и сравнивая с Жаком Луи Давидом — главным художником Французской революции. Бродский, как и Давид, запечатлел важнейшие события и центральные фигуры революции», — считает Криванова. За свою работу Бродский получил в подарок двухэтажную квартиру в центре Петрограда — ту, где сейчас находится его музей. В 1934 году он стал директором Всероссийской академии художеств.
Назад, на родину
Коллекция Бродского продолжала расти. Он скупал произведения живописи и скульптуры, в том числе, чтобы поддержать других художников. В собрание входили работы Репина, Малявина, Врубеля, Кустодиева, Серова и других мастеров. «Я считаю, что по количеству и качеству моя коллекция может смело конкурировать с любым крупным музеем, за исключением, конечно, Третьяковской галереи и Русского музея», — с гордостью писал он.
Однако не все в «пролетарском государстве» мирились с таким «буржуазным» увлечением, и в мае 1928 года Исаака Израилевича исключили из Ассоциации художников революционной России (предтече Союза художников СССР) за «коммерческо-предпринимательскую деятельность, как собственника аукционного зала», руководствовавшегося «материальной выгодой, а не идеологическими соображениями».
Едкие воспоминания о жизни советского классика оставил Корней Чуковский. В 1926 году он посетил Бродского, собирая воспоминания о Репине. «Ах, как пышно он живет — и как нудно! Уже в прихожей висят у него портреты и портретики Ленина, сфабрикованные им по разным ценам, а в столовой — которая и служит ему мастерской — некуда деваться от „расстрела коммунистов в Баку“, — писал Корней Иванович в дневнике. — Тут же на мольбертах холсты, и какие-то мазилки быстро и ловко делают копии с этой картины, а Бродский чуть-чуть подправляет эти копии и ставит на них свою фамилию. Ему заказано 60 одинаковых „расстрелов“ в клубы, сельсоветы и т.д., и он пишет эти картины чужими руками, ставит на них свое имя и живет припеваючи».
Чуковский беспощадно констатировал: «Его талант ушел от него вместе с тонкой талией, бледным цветом лица».
Однако деньги и статус позволяли Исааку Израилевичу поддерживать учеников и малую родину. Чтобы разместить часть своей коллекции, он основал в Бердянске художественный музей и передал ему 250 работ, включая картины Айвазовского, Репина, Верещагина. При музее он организовал студию. Многие ее воспитанники продолжили учебу в Днепропетровском художественном училище, а некоторые поступили в академию художеств.
В Бердянске, который тогда назывался Осипенко, была подшефная Бродскому школа. Много раз он бывал и в родной Софиевке, а к октябрьским празднествам 1933 года сделал односельчанам подарок — оборудовал на свои средства небольшую электростанцию.
До самой смерти в 1939 году Исаак Бродский поддерживал связь с Бердянском. Пленэр, который он организовал в 1935 году, стал не только учебой для начинающих живописцев, но и позволил запечатлеть то, как выглядела малая родина художника. «Мастерство завоевывается терпеливым, упорным трудом, углубленным, вдумчивым изучением натуры, проникновением в тончайшие ее детали, линии, формы, краски, цвета», — писал мастер, который связал дореволюционную традицию русской живописи с советской школой, став первым соцреалистом России.
Илья Баринов